Был один крестьянин. Скверный характер у него был очень. Имел он маленького сына и пару быков. Малыш так был привязан к быкам, так привык к ним, что они ему ближе отца с матерью были.
Однажды вернулся с работы крестьянин и пригнал своих быков. Был он сильно не в духе. Привязал в хлеву, на полу, у яслей, быков и, не прекращая воркотни, вышел оттуда в дом. Сказал жене:
   — Женщина, завтра рано утром зарежу я Цикару.  Нет сладу с быками, не в силах я бегать за ними. Сегодня пополудни пустил я их пастись в кустарник, а сам прилег в тени, под деревом, вздремнуть на миг. Проснулся я, а быки пропали. Искал, искал их. Так и провел весь день в поисках... Я один работник в семье, зачем мне быки? И без них обойдусь, своими трудами. Зарежу вот Цикару да и раздам в селе по куску мяса в обмен на кукурузу и вино. А шкуру выдублю и нарежу на каламани. Если выгадаю на этом, то и Никору прирежу за ним вслед.
   Долго рассуждал хозяин. Малыш слушал отца, и каждое его слово, подобно толстой игле, вонзалось ему в сердце. Любил он Цикару и Никору. Услышав, что хотят их зарезать, потерял он покой и сон. Ночью, когда родители спали глубоким сном, он вылез из постели в одной рубашонке, вышел из избы, забрался в хлев и стал шептать быкам:
   — Скорее, скорее, Цикара и Никора! Спасайтесь! Отец собирается зарезать вас. Он наточил уже нож и завтра на рассвете перережет тебе глотку, Цикара!
Цикара вздохнул, потянулся и встал. Вскочил за ним и перепуганный Никора. Малыш бросился к веревкам и отвязал их. Только собрались быки выйти в открытые двери, как малыш сказал им:
   — Не оставляйте меня, быки! Я ведь без вас не проживу, да и отец сживет меня со свету; кроме меня, никого не заподозрит он. Возьмите меня с собой. Будем жить — так вместе, а умрем — так умрем вместе.
   Согласились быки. Пригнул спину Никора, сел на него малыш, ухватился за рога. Там же, в хлеву, висела его пастушья сумка с сухой лепешкой. Перекинул он сумку через плечо, перекрестился, и они пустились в путь.
   Очень быстро они шли. Подошли к реке. Должны были перейти ее вброд, другого пути не было. Уже слышна была погоня. Вступили в реку быки. Разлив был сильный, вся река была покрыта волнами. Попал малыш в водоворот, скрутило его, раза два высунул он голову и пошел ко дну.
   Поплыли быки вдоль берега. Плыли, пока волны не выкинули на берег утонувшего малыша. Легли быки с двух сторон, да не оживить было его. Его посиневшее тело было обито о камни и скалы и залито кровью.
Собрались воронье и грачи со всех сторон, подняли крик и карканье. Быки тоже жалобно стонали.
Небо и земля содрогнулись от жалости к малышу. Жалобный клич достиг ушей господа, и он повелел ворону:
   — Пойди и узнай: о чем там плач, что стряслось на земле? Полетел ворон. Прошло время, вернулся он и доложил господу богу:
   — Какой-то малыш утонул, и воронье и грачи налетели на его труп.
   — Нет,— сказал господь.— Вороны и грачи своим карканьем не вызовут такого горя. Скверный у тебя язык, и нет в твоем сердце жалости. Не белым должен быть ты, а черным как ночь, так же как черна твоя душа,— и бросил в него головней. С тех пор и стал ворон черным как смоль.
Послал теперь господь голубя и повелел ему:
    — Узнай мне все по правде.
Полетел голубь. Прошло время, и, вернувшись, доложил голубь господу:
   — Жалостное я видел зрелище: маленький малыш утонул в реке; на берег выкинули его волны, Пришли туда быки, лежат возле него, будто хотят согреть и оживить его, и жалобно стонут, так что сердце разрывается на них глядя. Все живое, даже воронье и грачи, плачут и вопят из жалости к нему.
   — Благословен твой язык! Будь светел, как светло твое сердце! Раньше черным был голубь, а стал белым. Потому у голубя и ноги красные как кровь. Пролетая, он вымазал их в крови малыша.