|
Вахтанг VI
(1675 - 1734)
Тбилиси
Как хорош Тбилиси в мае, - в розах весь, как небо в звездах!
Склоны скал в росе небесной, горы в зелени, как в гроздях.
Было б дерзостным безумьем возмутить прозрачный воздух,
Святотатственно разрушить эту прелесть, этот роздых.
Загоняют люди в клетки для забавы ястребов.
Бродят толпами, пируют, всем постыл домашний кров.
В чем тут грех, - коль благодатью смертный полон до краев?
Взор влажнеет умиленно, дух разнежиться готов
Любо рекам, разветвляясь, разливаться вдоль долины,
Любо людям, потешаясь, погружаться в их стремнины.
Рушат в реку глыбы камня с гиком, с криком: Строй плотины!
Рыб выбрасывают наземь, - вдоль блестят их спины.
Смотрят, как река сквозь ветви с гор спадает, весела.
Ловят в ней форелей быстрых, слышны клики: Бей! - Ушла!
А по долам бродят серны и олени без числа.
Взглянешь, - спросишь: Как воспеть нам эти славные дела?
Гонят в зарослях оленя, грудь его дышать устала,
Ветви бьют его, терзают жажды огненные жала.
Сладок отдых для убивших. Ветвь рогов идти мешала.
Ну, а мясо дань влюбленных, гордость трапезного зала.
Выводок тетеревиный, шелестя, бежит во рву.
Жмется к скалам куропатка, смерть увидев наяву.
Рыбаки глушат форелей, сыпля им дурман траву,
Но, увы! Загублен жизнью, - сколь бесславно я живу!
Бесики
(1749 - 1791)
Сад тоски
В сад тоски влекла меня прохлада;
Розу мнил сорвать у водопада.
Но таилась хитрая засада:
Мне стрела досталась, не услада.
Ждал, сраженный: будет ли пощада?
Роза шепчет шелестом наряда:
Не спеши. Кичливым есть преграда ,
Не узнал причины я разлада.
Слезы лил, бродя у вертограда.
Вот пошел, фиалку вопрошаю:
Чем обидел розу я не знаю;
Первый раз неласковой встречаю .
Мне фиалка: Распрю понимаю.
Ты скользишь в горах отрад по краю,
Ты найдешь в душе укоров стаю.
Розе горько правды не скрываю, -
Изменил ты розовому раю,
Для другой горит твоя лампада .
И, смущен, иду для той же цели
Я к нарциссу: слезы одолели.
Путь открой мне к рдяной колыбели,
Хоть тропу, что видишь еле-еле.
Ты весь край прошел в ее пределе.
Ублажи ты розу. В нежном деле
Помоги. Припасть ей не ко мне ли?
Разузнай, что ей налгать успели.
В чем вина? В укорах нету склада .
И нарцисс, в стеблей своих оправе,
Говорит, внемля любви отраве:
Обижаться, путник, ты не вправе.
Роза позабыла о забаве,
И тобой лишь хвасталась в дубраве.
Ну, а ты, не тверд в любви уставе,
С кем ты был? Худой не смолкнуть славе.
Ревность жжет. Душа подобна лаве.
По заслугам, путник, и награда .
Мне не вняли! Снова я у сада.
Обессилел. Замкнута ограда,
С горечью мне нету больше слада.
Плачу я. Горька моя досада.
А душа зажечь бывала рада
У скорбящих блеск веселый взгляда!
Ныне сам я в цепкой лапе хлада.
Смерть дает Бесики чашу яда,
И пред ней челом склониться надо.
САЯТ - НОВА
(ум. В 1795г.)
***
Кто море звездным сожжет сияньем?
Кто б мог исчерпать Куру горстями?
Как может ветер скалу обрушить,
Хотя бы дул он, ревел годами?
Хоть блещут стенки и медной чаши,
Все ж золотая для взора краше.
К камням, не к стеклам, пристрастье наше,
Хоть в перстне схоже стекло с камнями.
Пусть мир наш чорта влеком указкой,
Все ж чорт на бога глядит с опаской.
И тыкве чашей не стать ширазской,
Хоть вознесешь ты ее над нами.
Хоть режь ты рыбу не слышишь слов ты.
Не крась же хною копыт ослов ты.
С песком не с ватой плохой покров ты
Создашь, хоть вышей его шелками.
Кто я, знать хочешь, мне докучая?
На наши песни взял все права я.
Я Арутин, Саят-Нова я!
Пою и небо гремит громами!
АЛЕКСАНДР ЧАВЧАВАДЗЕ
(1785 - 1846)
Гокча
Есть озеро Гокча подобье широкого моря:
То бурные волны с угрозой вздымает оно,
То зыблет в струях, с хрусталем светозарностью споря,
Зеленые горы и воздуха синее дно.
Но траурны толпы его прибережных развалин.
Где нынче все пусто, и край бездыханный печален,
Повсюду лишь соль да камней почернелых гряда.
Как все здесь застыло в своем отрешенном покое!
Пустынность, безгласность, владычество смерти кругом.
Здесь в темный покров одевается сердце людское,
И горькое чувство, со стоном, вздымается в нем.
Так вот они камни, дворцов величавых руины,
Так вот она участь прекрасных творений тщеты,
Вот истинный образ и нашей грядущей судьбины!
Зачем же, мой взор, лишь к мгновенному тянешься ты?
Развалины эти камней бездыханная груда:
Здесь в свежей тени преклоняют стада,
Здесь звери ночуют, и странник, ведущий верблюда,
В полуденный зной поспешает укрыться сюда.
Вот в этом строеньи в руине без стен и без кровли -
Ютился когда-то богатый купеческий ряд,
Где предок армянский, исконный искусник торговли,
Считал свое злато, неслыханной прибыли рад.
Бывали здесь люди, богатые честью и славой,
Ценившие доблесть превыше слепящих сует.
В безжизненный прах обратился их род величавый,
Их мощи былой затерялся прославленный след.
Взгляни на равнины, одетые в щебень унылый,
Взгляни на арену, где кони летали порой,
Где юноши львята сходились померяться силой,
Где копья сверкали, где лук трепетал тетивой!
Угрюмые камни припаяны были к другу,
И своды вздымались, легко устремленные в высь.
Под ними их зодчий дремал, предавась досугу,
В довольстве и неге беспечные годы неслись.
И здесь, во дворце, восседала могучая сила,
Вершившая судьбы, дарившая милость и гнев.
И здесь человека незримая злоба точила,
И здесь в человеке любовь пробуждалась, прозрев!
О, скольких красавиц, пленительно-юных когда-то,
Глухое прибрежье своим затянуло песком!
О, сколько гвоздик, и лилей, и очей из агата
Спокойная гладь отражала в зерцале своем!
Увы! Сколько раз погружалась луна молодая
В широкую зыбь, в одиночество, мглу и печаль!
Но шествует время, косу беспощадно вздымая, -
Ему красоты ни земной, ни небесной, - не жаль!
Рождение сына
Музы, покиньте вашу обитель,
Музы, спешите, музы, летите.
Струны настроя, строфы сплетите,
Лютни игрою, песней звените.
Солнца ребенка, юного львенка
Оберегите и одарите!
Солнце, войди к нам в дом!
Детству к лицу он цвет этот нежный:
Розовый щек, чела белоснежный,
Маленький ротик словно подснежник.
Все же заметен облик мятежный!
Да, это львенок, голос так звонок.
Солнце луну родит неизбежно.
Солнце, войди к нам в дом!
Мать возлежит, опущены шторы.
Сын ясноликий свет ее взора,
Смотрят с любовью очи-озера,
А от ресничных теней узоры.
И над ручонкой, хрупкою, тонкой,
Нам ветерков слышны разговоры:
- Солнце, войди к нам в дом!
Счастлив и горд отец хлебосольный,
Всех веселит беседой застольной.
Славы отцовской ему довольно:
Сын ему дан судьбой своевольной, -
Благо земное, сердце родное
Будет отрадою в жизни дольной
Солнце, войди к нам в дом!
Я в честь Георгия, солнца сына,Песню спою в его именины.
Пусть он не знает вовек кручины,
Жатву Давида сберет с долины.
Дружбу с любовью, годы здоровья
Дай ему, боже! Солнце, свети нам.
Солнце, войди к нам в дом!
НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ
(1817 1846)
Сумерки на Мтацминде
Люблю твои места в росистый час заката,
Священная гора, когда его огни
Редеют и верхи еще зарей объяты
И по низам трава уже в ночной тени.
Не налюбуешься! Вот я стою у края.
С лугов ползет туман и стелется к ногам.
Долина в глубине, как трапеза святая.
Настой ночных цветов плывет, как фамиам.
Минутами хандры, когда бываю туго,
Я отдыхал средь рощ твоих и луговин.
Мне вечер был живым изображеньем друга.
Он был, как я. Он был покинут и один.
Какой красой была овеяна природа!
О небо, образ твой в груди неизгладим.
Как прежде, рвется мысль под купол небосвода.
Как прежде, падает, растаяв перед ним.
О боже, сколько раз, теряясь в созерцаньи,
Тянулся мыслью я в небесный твой приют!
Но смертным нет пути за видимые грани,
И промысла небес они не познают.
Так часто думал я, блуждая здесь без цели,
И долго в небеса глядел над головой,
И ветер налетал по временам в ущелье
И громко шелестел весеннею листвой.
Когда мне тяжело, довольно только взгляда
На эту гору, чтоб от сердца отлегло.
Тут даже в облаках я черпаю отраду.
За тучами и то легко мне и светло.
Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.
В предшествии звезды луна в дали взошла.
Как инокини лик, как символ благочестья,
Как жаркая свеча, луна в воде светла.
Ночь на Святой горе была так бесподобна,
Что я всегда храню в себе ее черты
И повторяю всегда дословно и подробно,
Что думал и шептал тогда средь темноты.
Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.
Он сумеркам души сочувствующий знак.
Он говорит: Не плачь. За ночью день настанет.
И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак .
1833-1836
Раздумья на берегу Куры
Иду, расстроясь, на берег реки
Тоску развеять и уединиться.
До слез люблю я эти уголки,
Их тишину, раздолье без границы.
Ложусь и слушаю, как не спеша
Течет Кура, журча на перекатах.
Она сейчас зеркально хороша,
Вся в отблесках лазури синеватых.
Свидетельница многих, многих лет,
Что ты, Кура, бормочешь без ответа?
И воплощеньем суеты сует
Представилась мне жизнь в минуту эту.
Наш бренный мир худое решето,
Которое хотят долить до края.
Чего б ни достигали мы, никто
Не удовлетворялся, умирая.
Завоеватели чужих краев
Не отвыкают от кровавых схваток.
Они, и полвселенной поборов,
Мечтают, как бы захватить остаток.
Что им земля, когда, богатыри,
Они землею завтра станут сами?
Но и миролюбивые цари
Полны раздумий и не спят ночами.
Они стараются, чтоб их дела
Хранило с благодарностью преданье,
Хотя, когда наш мир сгорит дотла,
Кто будет жить, чтоб помнить их деяиья?
Но мы сыны земли, и мы пришли
На ней трудиться честно до кончины.
И жалок тот, кто в памяти земли
Уже при жизни станет мертвечиной.
1837
Одинокая душа
Нет, мне совсем не жаль сирот без дома.
Им что? Им в мир открыты все пути.
Но кто осиротел душой, такому
Взаправду душу не с кем отвести.
Кто овдовел, - несчастен не навеки.
Он сыщет в мире новое родство.
Но, разочаровавшись в человеке,
Не ждем мы в жизни больше ничего.
Кто был в своем доверии обманут,
Тот навсегда во всем разворожен.
Как снова уверять его ни станут,
Уж ни во что не верит больше он.
Он одинок уже непоправимо.
Не только люди радости земли
Его обходят осторожно мимо,
И прочь бегут, и держатся вдали
1839
Моя молитва
Отец небесный, снизойди ко мне,
Утихомирь мои земные страсти.
Нельзя отцу родному без участья
Смотреть на гибель сына в западне.
Не дай отчаяться и обнадежь;
Адам наказан был, огнем играя,
Но все-таки вкусил блаженство рая.
Дай верить мне, что помощь мне пошлешь.
Ключ жизни, утоли мою печаль
Водой из твоих святой истоков.
Спаси мой челн от бурь мирских пороков
И в пристань тихую его причал.
О, сердцевед, ты видишь все пути
И знаешь все, что я скажу, заране.
Мои нечаянные умолчанья
В молитвы мне по благости зачти.
1840
* * *
Мужское отрезвленье не измена.
Красавицы, как вы не хороши,
Очарованье внешности мгновенно,
Краса лица не красота души.
Печать красы, как всякий отпечаток,
Когда-нибудь согрется и сойдет,
И слабость и душевный недостаток
Любить не сущность, а ее налет.
Сама же красота иного корня
И вся насквозь божественна до дна,
И к этой красоте, как к силе горней,
В нас вечная любовь заронена.
Та красота сквозит в душевном строе
И никогда не может стать стара.
Навек блаженны любящие двое,
Кто живы силами ее добра.
Лишь между ними чувством все согрето,
И если есть на свете рай земной,
Он во взаимной преданности этой,
В бессмертной этой красоте двойной.
1842
Злобный дух
Кто навязал тебя мне, супостата?
Куда ты заведешь меня, вожак?
Что сделал ты с моей душой, проклятый!
Что с верою моею сделал, враг?
Ты это ли мне обещал вначале,
Когда ты обольщал меня, смутьян?
Твой вольный мир блаженства без печали,
Твой рай, суленый столько раз, - обман.
Где эти обещанья все? Поведай!
И как могли нежданно ослабеть
И уж не действуют твои беседы?
Где это все? Где это все? Ответь!
Будь проклят день, когда твоим обетам
Пожертвовал я сердца чистотой,
В чаду страстей, тобою подогретом,
И в вихре выдумки твоей пустой.
Уйди и скройся, искуситель лживый!
По милости твоей мне свет не мил.
Ты в цвете лет растлил души порывы.
О, горе тем, кого ты соблазнил!
1843
* * *
Ты самое большое чудо божье.
Так не губи меня красой своей.
Я у родителей одна надежда,
У нас в семье нет больше сыновей.
Я человек простой и немудрящий.
Подруга бурка мне, а брат кинжал.
Но будь со мною ты, - в дремучей чаще
Мне б целый мир с тобой принадлежал.
1845
* * *
Осенний ветер у меня в саду
Сломал нежнейший из цветов на грядке,
И я никак в сознанье не приду,
Тоска в душе и мысли в беспорядке.
Тоска не только в том, что он в грязи,
А был мне чем-то непонятным дорог, -
Шаг осени услышал я вблизи,
Отцветшей жизни помертвелый шорох.
|
