НА  КАВКАЗЕ

   Издревле  русский  наш  Парнас
   Тянуло  к  незнакомым  странам,
   И  больше всех  лишь  ты,  Кавказ,
   Звенел  загадочным  туманом.

   Здесь  Пушкин   в  чувственном  огне
   Слагал  душой  своей  опальной:
    Не  пой,  красавица,  при  мне
   ты  песен  Грузии  печальной .

   И  Лермонтов,  тоску  леча,
   Нам  рассказал  про  Азамата,
   Как  он  за  лошадь  Казбича
   Давал  сестру  заместо  злата.

   За  грусть  и  желчь  в  своем  лице
   Кипенья  желтых  рек  достоин,
   Он,  как  поэт  и  офицер,
   Был  пулей  друга  успокоен.

   И  Грибоедов  здесь  зарыт,
   Как наша  дань  персидской  хмари,
   В  подножии  большой  горы
   Он  спит  под  плач  зурны  и  тари.

   А  ныне  я  в  твою  безглядь
   Пришел,  не  ведая  причины:
   Родной  ли  прах  здесь  обрыдать,
   Иль  подсмотреть  свой  час  кончины!

   Мне  все  равно!  Я  полон  дум
   О  них,  ушедших  и  великих.
   Их  исцелял  гортанный  шум
   Твоих  долин  и  речек  диких.

   Они  бежали  от врагов
   И  от  друзей  сюда  бежали,
   Чтоб  только  слышать  звон  шагов
   Да  видеть  с  гор  глухие  дали.

   И  я  от  тех  же  зол  и  бед
   Бежал,  навек  простясь  с  богемой,
   Зане  созрел  во  мне  поэт
   С  большой  эпическою  темой.

   Мне  мил   стихов  российский  жар,
   Есть  Маяковский,  есть  и  кроме,
   Но  он,  их главный  штабс-маляр,
   Поет  о  пробках  в  Моссельпроме.

   И  Клюев,  ладожский  дьячок,
   Его  стихи,  как  телегрейка,
   Но  я  их  вслух вчера  прочел  
   И  в  клетке  сдохла  канарейка.

   Других  уж  нечего  считать,
   Они  под  хладным  солнцем  зреют.
   Бумаги  даже  замарать,
   И  то,  как  надо,  не  умеют.

   Прости,  Кавказ,  что  я  о  них
   Тебе  промолвил  ненароком,
   Ты  научи  мой  русский  стих
   Кизиловым  струиться  соком.

   Чтоб,  воротясь  опять  в  Москву,
   Я  мог  прекраснейшей  поэмой
   Забыть  ненужную  тоску
   И не  дружить  вовек  с  богемой.

   И  чтоб   одно  в  моей  стране
   Я  не  мог  твердить  в  свой  час  прощальный:
    не  пой,  красавица,  при  мне
   Ты  песен  Грузии  печальной .

                              Сергей   Есенин (1924)


      Т И Ф Л И С  
  
   О,  солнцедатная
   Грузинских  гор  столица,
   Оранжерейная  мечта  теплиц,
   В  твои  загарные  востока   лица
   Смотрю  я,  царственный  Тифлис.

    Здесь  все   взнесенно,  крыловейно.
    Как  друг  
    Стремительная  Кура
    Поет  поэту  мне  песню  лейно,
    Что  быть  стремительным  пора.

   Ты  в  час,
   Когда восходит  солнце,
   Взгляни  с  гор  Давида  вниз
   И  улыбайся  всем  в  оконца,
   Где  розовеется  Тифлис.

    И  сердцем,  утром  уловленным,
    В  сияньи  горного  экстаза
    Останься
    Вечно  удивленным
    Перед  столицею  Кавказа.

   Пусть  кубок,
   Полный  кахетинским,
   В  руках  моих   орла  Урала  
   Звенит  кинжалом  кабардинским
   И  льется  Тереком  Дарьяла.

    Пусть  кубок,
    Полный  южный  крови,
    Для  гостя  северного   хмель.
    Мне  так  близки  востока  брови,
    Как  мне  понятна  в  скалах  ель.

   Урал,  Кавказ  
   Родные  братья
   Одной  чудеснейшей   страны.
   Стихийно  всем  готов  орать  я
   Стихи  под  перепень  зурны.

    Тифлис,  Тифлис,
    В  твоих   духанах
    На  берегах  крутой  Куры
    Преданья  жуткие  о  ханах
    Живут,  как  жаркие  ковры.

   Легендой  каждой, будто  лаской,
   Я  преисполнен  благодарий, -
   Я  весь  звучу
   Струной  кавказской, -
   Звучи  ударно,  сазандарий.

    Играй  лезгинку!
    Гость  Тифлиса,
    Я  приглашаю  в  пляс  грузинку.
    Со  стройным  станом  кипариса
    Сам  стану  стройным.  Эй,  лезгинку!

   Играй  лезгинку!
   В  развесели
   Я  закружился  виноградно.
   В  грузинской  дружбе-карусели
   Кровь  льется  в  жилах  водопадно.
          Таши!  Генацвале!
                    

                         Василий  Каменский  (1914) 

  ТБИЛИСИ
                                                  
   Я  еще  не  хочу  приближаться  к  тебе,  Тбилиси,
  только имя  твое  я  хочу  повторять  вдалеке.
  как   влюбленный  чудак,  рукоплещущий  бурно  актрисе,
  избегает кулис  и  храбрится  лишь  в  темном  райке.

  Пахнут  пылью  овечьей  твои  вековые  румяна,
  под  сурьмою  ресниц  угасает  ленивый  задор,
  и  в  оливковой  мгле,  не   подземном  наречье  духана
  разрешают  судьбу  равнодушно  толпящихся  гор.

  Первозданной  Колхиды  ворота  найти  невозможно.
  Аргонавты  давно  заблудились  в  порфирном  лесу,
  и от  истины горной  я  горсточку  пыли  дорожной,
  словно эристав,  подать  тебе, Тбилиси,  несу.

                                        Бенедикт   Ливщиц  (1930)




   *      *      *
   
   Мне  Тифлис  горбатый  снится,
   Сазандарий   стон  звенит,
   На  мосту  народ  толпиться,
   Вся  ковровая  столица,
А  внизу  кура  шумит.

Над  курою  есть  духан
Где  вино  и  милый  плов,
И  духанщик  там  румяный
Подает  гостям  стаканы
И  служить  тебе  готов.

Кахетинские  густое
Хорошо  в  подвале  пить, -
Там  в  прохладе,  там  в покое
Пейте  вдоволь,  пейте  двое,
Одному  не  надо  пить!

В  самом  маленьком  духане
Ты  товарища  найдешь,
Если  спросишь   Телиани ,
Поплывет  тифлис  в  тумане,
Ты  в  духане  поплывешь.

Человек  бывает  старым,
А  барашек  молодым,
И  под  месяцем  поджарым
С  розоватым  винным  паром
Полетит  шашлычный  дым.

                            Осип  Мандельштам  (1920)

           *   *   *

Что  там  ни  говори,
А  есть  места  на  свете,
Где  смотришь,  как  с  горы,
А  день  особо  светел.

Таков,  Тбилиси,  ты,
Тут  не  в  соблазнах  дело,  
А  в  чувстве  простоты,
Душевной,  до  предела.

В  словах,  что  будут  жечь,
Испепелившись  даже,
И  в щедрой  смене  встреч,
Чей  след  на  сердце  ляжет.  

И  в  верности  такой,
Что  все  ничто  пред  нею,
Когда  уж  не  рукой,
Я  жизнью  жертвуй  всею.


                            Николай  Тихонов
                                


          Я  ТОСКУЮ  ПО  ТБИЛИСИ            
   

Я  тоскую  по  Тбилиси,
по  глазам  его  огней,
по  его  тяжелолистью
и  по  легкости  теней,
по  балкончикам,  висящим,
словно  гнезда,  над  Курой,
по  торговкам  голосящим
над  сочащейся  хурмой,
по  глядящей  простодушно
в  любопытстве,  не  в  тоске  
вверх  тормашками   индюшке
у  красавицы  в  руке,
по  прохладе  горной  храмов,
где  немного  постоишь
и поймешь, что  ты,  как  мрамор,
жилку  вечности таишь,
по  кутилам  Пиросмани,
что устали  продолжать,
но  гостей  не  перестали
внутрь  клеенок  приглашать,
по  художникам  свободным,
по  компании  большой,
по  сапожникам  холодным,
но с  горячею  душой,
по  стоящему  красиво,
с  голой  грудью,  в  забытьи
Бонапарту  с  кружкой  пива
на стене  в   Симпатиии ,
и  по  надписи,  не  страшной
никому давным-давно,
над гортанным  хором  в  хашной:
 Громко  петь  запрещено!

Я тоскую  по  Тбилиси,
по домам,  чей  срок  на  слом,
по  лихому  остромыслью  
ну  хотя  бы  за  столом,
по  Отару,  по  Тамазу,
по   Давльет! ,   Аллаверды! ,
по  горбатому  томату
на  улице  у  тамады,
по  Симону  и по  Гогле,
будь  земля  для  них  легка!
Как  они  сейчас продрогли
под землею  без  глотка.
По  Гюльнаре,  по  Этери,
с  осторожной  их  игрой,
 по  малиновой  метели
у  курдянки  под  метлой.
Я  тоскую,  как  по  дому,
по Тбилиси  давных  лет,
по  себе  по  молодому
с  той,  которой  больше  нет.


                                Евгений  Евтушенко