Салман: Когда придет время, мы с кадыровцами разберемся за 1 день. Каждая семья знает, кто их сына убил

Известный российский журналист Шура Буртин вчера опубликовал статью, в которой подробно рассказывается о чеченской войне.

Буртин в частности описал нравы российских солдат, зверски уничтожавших чеченский народ, рассказал об отношении чеченцев к национал-предателям, таких как Дукхмаваха Абдурахманов (на фото), Саид-Магомед Какиев, Мовлади Байсаров, братья Ямадаевы, Кадыровы и прочие, которые малодушно предав свой народ, на стороне Шамановых и Будановых конвейером убивали чеченских парней и девушек.

***

На днях ночью по дороге из Берлина в Варшаву застрял на автобусной остановке. Со мной мерзнет дядька явно деревенского вида, лет шестидесяти — корявое такое, грубое лицо, как бывает у пожилых крестьян. Оказывается, по-русски говорит. Беженец из Чечни, из горного села. При нем три баула и связка удочек. А я как раз от Наташки, с которой мы обсуждали ее фильм про Зелимхана Читигова. Я мужику рассказываю эту историю — а он как-то странно на меня смотрит и говорит:

— Мой труп родственники выкупили. Меня в Самашках забрали, во время зачистки. Они там за два часа двести человек убили. Гранаты в подвал закинут. Во двор врываются: «лежать!», «бегом!», положили в грузовик. Ряд людей положат — потом доски, потом еще ряд людей, снова доски — так четыре слоя. А сверху сами сидят. Двое точно умерли, пока ехали, а наверное, и больше. Привезли в Осетию, фильтрационный лагерь. Там такой крик стоит! Приходят, одного кинут, другого забирают.

— Подписывай, что ты взрывал. Генерала Романова под Минуткой взорвали — скажи, что ты.

— Я не делал.

— Нас, блядь, не интересует, что ты делал! Подписывай, сука!

Я два дня на ласточке висел. Два дня! Иголки в ногти заколачивали, до костяшек. Во всех пальцах у меня были иголки. Сутки я там у них в петле простоял. На шее петля и на носочках стоишь. Опустишься — душит. Я бы задушился, но нельзя по исламу. Обе челюсти у меня сломаны, череп весь поломан — топтали они мне голову. Кого притащат в камеру — не знаешь, доживет до утра человек или нет. Каждый день там зубов по пятьдесят выметали. Все камеры в крови. Оттуда почти никто живой не вернулся.

— Как это место называлось?

— Чернокозово. Там людей по-всякому пытали. Зубы мне напильником терли — вон, нету зубов. (Все зубы у Салмана и правда железные.) Током пытали — это «звонок другу» называется. «За круглым столом» — прибивают твой язык к столу и гоняют вокруг него. Обежишь круг — они дальше язык вытаскивают и еще один гвозь забивают. В задницу пластиковую трубку забивают — и потом туда колючую проволоку пускает. И крутит, чтобы она в кишки зашла — а потом вытаскивает кишки. Это «новогодняя елка» называлось. А племяннику моему вырезали елочку на спине и кожу сняли. Знаем, что живому, — потому, что у мертвого кровь не идет. Язык отрезали по самую гортань — он кричал там, видимо, а им не нравилось.

— Что же это за люди были? У него же самого мать есть, дети…

— Да он этого не помнит. У него одно: вы Ваню убили, Саню… Яма там, метра три, туда воды налита насосом — и стоишь в воде. Сверху решетка. Я трое суток простоял, зимой. Они сверху ссут, харкают: «Ну что, живой еще?» Били, били, но я под конец уже боли не чувствовал. Они мне и контрольный в голову сделали — вот здесь через затылок прошло. Сначала в коленку выстрелили — проверить, что умер, — я не шелохнулся там, наверно — потом в голову. Я и по документам мертвый считаюсь. Мой труп родственники выкупили, за шесть тысяч долларов. Братья выяснили, куда нас отвезли, деньги быстро собрали, приехали, выкупили тело. Привезли домой, обмыли, завернули в саван, понесли хоронить. И на кладбище я дернулся. У меня во рту, в носу вата была — я видимо, дышать не мог. Они смотрят: шевельнулся, развернули, а у меня сердце бьется. А проверяли, что мертвый.

Увезли в Казахстан, год там лечился, потом вернулся. А в дом наш бомба попала, два пацана и две девки убило, от первой жены детей. Тесть с тещей отошли куда-то, а они дома были. И прямо в дом глубинная бомба попала, ничего не осталось. Такие вот кусочки (Салман показывает пальцами пятак) — я собирал, собирал, плошку насобирал, похоронил. Продал все: еще дом, скот, все — и купил оружия. Много, всем братьям. И пошел воевать. И в первую войну воевал, и вторую.

— Что делал?

— Да все. Спускаемся, колонну атакуем, отходим. У чеченцев регулярной армии не было, маленькие отряды, пять, десять человек. И мы колонну держим, представляешь? Нас десять — их пятьсот. В село зайдут — мы первую и последнюю машину подобьем — все, они встали. Я во всех сражениях был. В Комсомольском был с Гелаевым. Нам он не начальник, мы сами по себе, но зовут — мы идем помогать. Допустим, транспорту дорогу закроем, который снаряды кому-то везет: они там все отстреляют — и готовы. Или огонь на себя отвлечем. Или между русскими вклинимся, начнем стрелять — они давай друг по другу лупить. Они-то не помогали они друг другу: зовут-зовут — никто не идет. Везде был, кроме Буденновска. Туда я не поехал, это уже не моя территория.

Я не с русскими воевал. Мы с контрактниками воевали, с ФСБшниками. Я сам видел, как они над солдатами издеваются. В лагере их бить нас заставляли. Тот отказывается, они ему: «не сделаешь с ним — мы с тобой так же сделаем.» А солдаты эти — они идут по лесу цепочкой, прочесывают — легко можно убить. Ребята говорят: «Щас мы их». Я говорю: «Я по ним стрелять не буду, вы как хотите.» Вышел, свистнул. Они стоят, дрожат. Жара, а они вот так трясутся. У меня борода во какая, страшно. Грязные, все во вшах! Кальсоны снимает — они шевелятся, правду говорю. Портянки каменные, ногти на ногах вот такие, вниз загибаются. Отвел их на ручей помыться, дал бритвы, чтобы побрили себе все, одел в чистое, покормил. Мы там как раз барана сварили, мясо с галушками сделали, бульон с черемшой. Я хлеб в бульон макаю, показываю им, как есть. «Вкусно? Вот расскажете.» Отвезли в Ингушетию, отдали матерям. Ни денег не взяли, ничего — пусть лучше дома расскажут. У нас нет такого, чтобы пытать человека, по Корану нельзя это. Должен убить — убей, но не издевайся. Ты на Газават вышел, на пути Аллаха. Это не обязательно война: если бедному помогаешь, больному — это тоже Газават, на нем нельзя с дурными мыслями. Хотя, конечно, как начинаешь воевать — адреналин, как бешеный бык становишься, еще, еще, тах, тах.

А этот Тракторист, который пленных резал, гад — одного солдата режет, другой на это глядит. Мы тогда договорились: если кому этот Тракторист встретится, убьем его. Но его в Алдах взяли, он побрился, бороду сбрил, с беженцами выходил, скромный такой. Его узнали, сейчас у вас в тюрьме сидит. Сколько ему дали?

— Пожизненно, вроде.

— Правильно.

— А Басаева видел?

— Конечно видел, из Грозного вместе выходили. Он коридор купил за три миллиона. Хаттаб ему говорил: это ловушка наверное, лучше в обход. А он думал: так прямо к горам выйдем. Ему заминированное поле продали. А еще говорил: «Раненых не берем!» Ему когда ступню оторвало, его ребята насильно на сани посадили, я говорю: «Ну что, не берем раненых?» Ты кому-нибудь другому такое приказывай. Кто свою родню оставит?

— А как выходили?

— Один пробегает метров пять, ложится — следующий бежит, тоже ложится, так один за другим. Кто взорвался — взорвался, кто нет — дальше бежит.

— Ты долго воевал?

— До 2006 года.

— Все время в лесу?

— А я и до войны в лесу жил. С овцами же всегда, в горах. В землянке-то лучше даже, знаешь как тепло, печка горит.

— А дым?

— Так на то ночь есть. Ночью по сопкам-то они боятся летать. Я был бы моложе — и по сей день бы в лесу был. Но решили — и всей семьей выехали. Некоторые из наших к Кадырову продались, а мы выехали. Я сначала в Белоруссию, оттуда по лесу перешел в Литву, а там в Польшу.

— Там границы не охранят что ли?

— Охраняют, но у меня же карта есть. В Литве меня брат ждал, он еще раньше выехал, дальше вместе перешли. В Польше сдался властям.

— И как тут?

— Нормально, только жен моих всех раскидало, кого куда. Загс-то у меня с первой только, по документам, мы не одна семья. Кого где приняли: одна в Германии, другая в Бельгии, третья в Норвегии, четвертая в Польше. Я, видишь, круиз совершаю.

— Зачем тебе четыре жены?

— Так чтобы детей больше было, одной трудно столько рожать.

— А зачем много детей?

— Если семья большая, она себя защитить может. Если бы не братья, я бы сейчас в общей яме лежал. Нас вот здесь человек пятьдесят — родные, двоюродные, это для нас одинаково. Если что — позвонишь, сразу поедут, со всей Европы. Надо помогать друг другу: если у кого-то проблемы, денег нет, надо помочь. У нас всегда так было: если человек женился, надо ему дом вместе построить, дать — кто баранов, кто телку — чтобы он постепенно-постепенно поднялся. Теще надо подарки дарить, чтобы она чувствовала, как мы ее уважаем, любим. Тогда семья сильная будет. Тогда я смогу сыновьям своим сказать: ты этой дорогой иди, ты этой. Девками я не распоряжаюсь: они замуж выйдут, у них свой хозяин.

— А жены не против?

— Нет, никаких проблем. Раньше же все под одной крышей жили. Хорошие отношения, в гости друг к другу ездим.

— А где ты тут рыбачишь?

— На Висле, на прудах. В Европе рыбалка везде хорошая.

— А в Чечню не собираешься?

— Конечно, собираюсь. Но сейчас в селе жить не дадут. Придут менты, заберут, скажут: ты кормишь боевиков. Скажешь «не кормлю» они же не поверят, будут пытать. В горах сейчас людей никого не осталось. Пока хоть один человек с оружием бегает, они нам жить не дадут. Эх, поехали бы, Саня, с тобой, картошки бы в мундире сейчас поели…

— Ну, иншаллах, поедим еще.

— Ты муслим что ли?

— Нет, но это не важно, Бог один.

— Нет, важно. Вы верите, что Иисус бог, а мы верим, что Всевышний Аллах. А Иисус — человек, через него Аллах говорил. Такие люди были специальные.

— А кто сейчас по горам бегает? Молодежь?

— У кого-то отца убили, у кого-то брата. За интересом туда никто не идет, только отомстить. Если мой сын скажет «я хочу в лес», я его останавливать не буду.

— Так убьют ведь.

— Так и так умрешь. Пусть хоть люди скажут: «хороший был, достойный.» Аллах сто пятьдесят тысяч лет назад про каждого из нас все решил — что ты сегодня покушаешь и когда в туалет пойдешь. Сто пятьдесят тысяч лет назад!

— Ты говорил, кто-то из ваших перешел к кадыровцам?

— Да, в основном, чтобы про родственников что-то выяснить, разыскать. Они по двести тысяч платили, чтобы туда попасть. Потом многие ушли, а кто-то остался. Но ты не бойся, когда надо будет, мы с ними за день разберемся. Каждая семья знает, кто их сына убил. Мы того, кто племяннику елочку вырезал, нашли — все, нету его. Рамзан сейчас всех помириться заставил. Они как бы мирятся «ради Аллаха и Рамзана» — но это ерунда. Если сказали «Мы вас прощаем ради Аллаха» — значит, так и есть. А если «ради Рамзана» — это значит, пока Рамзан живой. А как начнется третья война — все выйдут. Там оружия полно, у каждого закопано.

— Салман, ну зачем же война-то? Опять же людей поубивают, да и все.

— А те что, зря погибли? Дома, скот — я не считаю, дом построить новый можно. А люди-то? Конечно, будем воевать.

Шура Буртин

lazare.ru

Источник:  http://www.habar.org/?p=26953