Утром в среду нашим взглядам предстали две картины. Сверкающий девственной чистотой снег на трассе в Сочи, по которой под гром аплодисментов зрителей мчатся лучшие лыжники.

И кровь на снегу у баррикад на киевском Майдане, которая пролилась после того, как спецподразделения украинских властей с отмашки Путина получили приказ перейти в наступление.

Казалось, мы уже ко всему привыкли. К безразличию при виде гибели 130 000 сирийцев, жертв кровавого безумия Башара Асада, которому покровительствует все тот же Владимир Путин. К прискорбной участи бесчисленных чеченцев, которых «замочили в сортирах» по выражению президента Всея Руси. Еще со времен брошенной на произвол судьбы испанской республики, мы привыкли к тому, что Центральная Европа приносится в жертву. Нас не удивило бездействие при виде военного положения в Польше в начале 1980-х годов. Мы усвоили, что демократия никогда не защищает свои ценности.

В этом наложении двух картин, идущего полным ходом олимпийского праздника и похорон европейской мечты одного из последних народов, который до сих пор верил в нее, есть нечто такое, что бьет по сознанию и заставляет с болью сжаться сердце.

Вопрос к руководству Европы, чьи флаги и знамена сейчас попирают грязными ногами, госпоже Эштон, господам Баррозу, Шульцу и иже с ними: разве ваше место сейчас не там, в Киеве, на охваченном огнем Майдане, который активисты еще давно переименовали площадь Европы? Вопрос к господам Олланду и Обаме, постоянным членам Совета безопасности, которые, как сообщил вчера вечером министр восстановления производства Арно Монтебур, обсудили украинский вопрос на встрече в Вашингтоне на прошлой неделе: погибшие в самом центре Европы, сотни раненых бойцами спецподразделений людей (по словам очевидцев, те готовы пойти до конца), стена огня на великолепной площади, которую мирно занял стремящийся выразить любовь к родине народ — разве все это не заслуживает экстренного созыва упомянутого выше совета? Разве эта провокация, хладнокровное и самоуверенное преступление не является ультиматумом режима и его покровителя?

Наконец, я обращаюсь к олимпийским комитетам участвующих в сочинских Играх стран, которые упорно не замечают разворачивающейся в нескольких сотнях километров трагедии и как ни в чем не бывало говорят об идеалах олимпийского движения, чей флаг в этом году нес жестокий убийца: вам не кажется, что ваши медали запятнаны кровью? Вы не задумываетесь об окровавленном киевском снеге, который, тем не менее, занимает все мысли хозяина Олимпиады? Разве вы не замечаете абсурдного, если не сказать оскорбительного поведения, попытки до самого последнего мгновения последнего дня этой испорченной Олимпиады сделать вид, что существует два Владимира Путина: грозный царь, который во вторник днем дал своему лакею Януковичу разрешение убивать, и завсегдатай трибун, который буквально светится щедростью и великодушием?

Олимпийские игры завершаются через несколько дней. Остается мало, очень мало времени, чтобы отказаться от участия в этом представлении, которое все больше напоминает мрачный маскарад. Остаются считанные часы для того, чтобы спасти хотя бы остатки чести и не возвращаться домой в мутном ореоле замаранной раскаянием и угрызениями совести славы.

Давайте уйдем из Сочи или хотя бы бойкотируем церемонию закрытия так, чтобы XXII зимние Олимпийские игры не вошли в историю как игры позора и поражения Европы.

lazare.ru

Оригинал публикации: Il faut quitter Sotchi !

Опубликовано: 19/02/2014 14:29

Люблю я перебирать старые газетные вырезки, посвященные Грузии. Нет-нет, да найдется что-то интересное.
В моей жизни Пиросмани занимает очень важное место. Несколько лет тому назад, на нашем сайте я уже писала про историю, связанную с одной книгой о Пиросмани. Теперь же я хочу предложить вашему вниманию статью, посвященную Пиросмани, которая была напечатана в газете «Известия» в 1992 году.

Елена Драчева

Партия Пиросмани

Гений без пьедестала

Решением ЮНЕСКО в сентябре-октябре этого года в мире отмечают 130-летие со дня рождения грузинского художника Нико Пиросманишвили (Пиросмани).
В этой «титулатуре» отсутствуют кое-какие эпитеты. Например. «великий», «гениальный», но рука отказывается выводить их, хотя никаких сомнений в том, что Пиросмани и великий, и гениальный, и т.п. Наверное, дело в том, что для грузина это такой человек и такое искусство, что их очень трудно взгромождать на пьедестал. Хотя, не в обиду будь сказано, пьедесталы мы любим.
Так вот, при обилии в Тбилиси пьедесталов, как занятых, так и пустующих, скульптор, изваявший фигуру Пиросмани для одного из кварталов Старого города, обошелся без постамента. Его Никала (и мой, и ваш, и «всехний») стоит на коленях в траве, прижимая к груди ягненка, а мы проходим к пекарне, расположившейся у него за спиной, так, будто он попросил нас сбегать за хлебом и для него.
Было время, в хлебе ему отказывали. Но сейчас, услышав про юбилейную дату, многие воскликнут: «Как, уже сто тридцать?!». Или – наоборот: «Как, всего сто тридцать?!». Будто он всегда был с нами.
Без «будто» — всегда был. Но не все с ним были.
Эти заметки – о тех, кто был.

Зданевичи

«В Тбилиси Илья Зданевич устроил однодневную весьма интересную выставку картин никому неизвестного художника Нико Пиросманишвили. У некоторых эта выставка вызвала насмешки, некоторые сочли ее оскорблением искусства…»
История настолько хрестоматийная, что как-то даже неловко ее пересказывать. Однако время сейчас такое – напрочь отшибает любую память. Так что напомним.
В 1912 году в Тбилиси, в привокзальном трактире «Варяг», братья Илья и Кирилл Зданевичи и их друг Мишель ле Дантю, студенты, художники, поэты, набрели на картины удивительного мастера. Ничего удивительного – жизнь как она есть, «целая фильма быта на одном холсте», но в таком «переложении» на техническую клеенку, что молодые люди вмиг опьянились ею.
- Да это же современные Джотто! – воскликнул ле Дантю.
Кроме «Варяга», были еще духаны «Загляни, дорогой», «Эдем Васо», «Лукма» («Кусок»), «Гемо» («Вкус»), «Войди и посмотри», «Сам пришел!», «Тили пучури» («Крохотная вошка»), «Сухой не уходи!», «Сад гуляния для золотых гостей», «Парнас-Кавказ» и т.д., и в каждом были клеенки неизвестного художника-самоучки. «Он учился у своего инстинкта», — скажут о нем впоследствии, но тогда первым побуждением было разыскать художника…
Он жил неподалеку, в подвале дома № 29 по Молоканской улице.
Они нашли его у белой стены, на которой он писал – «Молочная», и спросили, знает ли он, что он великий художник.
Смутился, ответил невнятицей.
Мне нечего добавить к сказанному, снятому, сыгранному, написанному, спетому о Пиросмани. Разве что такую деталь: часть устроенной И.Зданевичем в 1916 году выставки Пиросмани разместилась в коридоре мастерской устроителя.
Еще сравнительно недавно можно было заглянуть в подвал, где умирал Пиросманишвили. Теперь его нет. А в коридор Зданевичей можно заглянуть и сегодня.
Поневоле вспомнишь коридорные (кухонные, парковые, бульдозерные и т.п.) выставки не столь уж давнего времени. И примерно такие же отзывы: «Оскорбление искусства…».
Илью я, конечно же, не застал, а с Кириллом встречался. Он носил пиджак-букле и шляпу, а в руках держал свернутую в трубку газету. Видел я его в редакции «Вечернего Тбилиси», куда он захаживал за спортивными новостями, или на трибуне тбилисского стадиона «Динамо», где он болел за своих любимцев. Если дела у них шли хорошо, тычок газетной трубки сталкивал шляпу на затылок.
И ни слова о том, что он открыл Пиросмани. К тому времени он был неразговорчив, а я не понимал, что время имеет свойство умирать вместе с людьми.
В 1949 году в московском ресторане «Арагви» Зданевич засиделся с какими-то иностранцами, те пригласили его к себе в «Националь», а наутро у выхода его арестовали.
Слал из лагеря удивительные письма. «Все хорошо в зоне, если зона окружает , как духан «Не уезжай, голубчик мой!». Одно плохо – не знаю, как сыграли наши с ЦДКА…».
Эту историю мне рассказал живущий в Москве замечательный художник Вахтанг Дугладзе. Он был дружен с Кириллом и знал Мосе Тоидзе, ученика Репина и автора заметки о первой выставке Пиросмани. Тот уже тогда был классиком. А его сына Ираклия многие должны помнить по знаменитому плакату времен Великой Отечественной войны «Родина-мать зовет!», «И мне казалось, что похожа Родина на тетю Шуру из квартиры пять…» — писал об этом плакате поэт Евгений Храмов.
Какое отношение имеет все это к Пиросмани? Не знаю, но чувствую, что имеет.

Тициан Табидзе

«…Скромные надписи редко обозначают в Грузии имена мастеров, чей творческий подвиг большей частью оставался анонимным…Неудивительно поэтому, что нам неизвестны авторы древних грузинских фресок, если на наших глазах Нико Пиросманашвили прошел незамеченным…».
Эти слова произнес поэт Тициан Табидзе. «На наших глазах прошел незамеченным…» — ключевая фраза покаяния, не вполне, правда, обоснованного: поэты и художники поколения Табидзе кое-что сделали для того, чтобы Пиросмани был замечен. Но люди этого типа судят по максимуму. Открытие Зданевичей и всплеск всеобщего интереса к гениальному самоучке не смогли спасти его.
Гений – человек на все времена. Но не все времена для него.
Вокруг работ Пиросмани бушевали яростные дискуссии. Для приверженцев Нико – их называли «пиросманистами» — он был аргументом в споре, знаменем в бою со «стариками». А человек тем временем умирал в одиночестве. И ушел так, что даже могилу не могли найти.
- Где вы раньше были? – спрашивал виноторговец Месхишвили. – Если он был великий – где были раньше ваши глаза?
Многие говорят: «Время было такое…».
Время, когда погиб Тициан Табидзе, было не лучезарнее. Его гибели предшествовала шельмующая «дискуссия о формализме» 1936 года, ударившая репрессиями по группе поэтов «Голубые роги» — собратьев русского «Серебряного века». Взойдя на сугубо национальной почве, они были связаны с русским символизмом общей кровеносной системой. Но против них действовала столь же единая система кровопускания.
Исчезновение Тициана Табидзе тоже прошло незамеченным. Во всяком случае, в тридцатые-сороковые вслух об этом не говорили, только близкие. Но если жизнь смиряется с такой анонимностью, то искусству она претит. Рукописи не горят, и фрески не исчезают, если, конечно, кто-то спасает их.
Художник Ладо Гудиашвили встречался с Пиросмани, передавал ему вспомоществование собратьев по цеху. Нико отказывался…Сам Ладо начинал с копирования древнегрузинских фресок, стремясь проникнуть в тайну имени и жизни их авторов. Его портрет Пиросмани – та же фреска, если условиться, что иконописная фреска отображает реальную личность. Как там у Евтушенко? «Людей богами рисовали и в людях видели богов». Этот принцип Гудиашвили положил в основу росписи Кашветского собора в Тбилиси, за что поплатился годами «незамеченности». А мог бы поплатиться свободой. Или жизнью. Как Тициан Табидзе.
В огромном пространстве народной жизни их оказалось слишком мало, чтобы спасти друг друга. Но без них, убитых, расстрелянных, сосланных, ошельмованных, это пространство вконец омертвело бы.
В фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние» общность людей этого редкостного типа прочитывается без труда. Герой ленты художник Баратели – тот же Тициан Табидзе. Или его друг поэт Паоло Яшвили. Или режиссер Сандро Ахметели. Или дирижер Евгений Микеладзе – список уничтоженных системой всесоюзного отстрела неудобных, не укладывающихся в ее прокрустово ложе и поэтому бросающих ей вызов, людей можно продолжать до бесконечности.
Не столь уж и мало их было, чтобы не задуматься о существовании некоей «партии Пиросмани». Не столь уж и много, однако, чтобы она могла доминировать в стране и народе, спасая его от напасти духовного оскудения.

Тенгиз Абуладзе

До «Покаяния» он вынашивал замысел фильма о Пиросмани. «Но его самого в фильме ты не увидел бы, — говорил он автору этих строк, — то есть не увидел бы персонаж, актера в этой роли. Задача: чтобы зритель ощутил Пиросмани – в себе».
Что ж, вполне по Тициану Табидзе, который говорил: «Нико Пиросманишвили до того растворился в народе, что нашему поколению трудно уловить черты его индивидуальной жизни…».
В ней, этой индивидуальной жизни, столько вопросительных знаков, что пиросманиеведы и по сей день ломают над ними голову. Однако вновь, как и во времена Пиросмани и Табидзе, возник другой, едва ли не самый главный для нас, вопрос: способен ли «растворенный» в народе «национальный гений» удержать народ от падения?
Слишком густо усеяли дорогу к храму выбросы политического сатанизма, чтобы не споткнуться…И Абуладзе сказал, что одного «Покаяния» недостаточно.
Он задумал новый фильм, по двум произведениям Ильи Чавчавадзе – «Человек ли он?» и «Отшельнику». Первое – про этаких «старосветских помещиков», чья жизнь – сплошное болото животного существования, второе – про жизнь на такой высоте духовности, куда не каждый сможет и отважится взойти. «Два уровня, две отметки, между которыми живем, низ и верх, — говорил Абуладзе, — сами не понимая, как пересекаются вокруг и как противоборствуют в нас эти два начала».
Недостаточно изобличить тиранию в образе Вврлама Аравидзе, надо еще и показать, как ворочается он в каждом из нас и через нас подталкивает к пропасти народную жизнь.
Несколько лет наблюдая с близкого расстояния, как это происходило, я часто вспоминал эти слова. Вспоминая русского философа Георгия Федотова, который в эссе «Перед памятником Ленину» сказал: «История есть мир человеческий – не природный и не божественный», — и в нем царит свобода. Как ни велико в истории значение косных, материальных сил, но воля вдохновленного Богом или соблазненного Люцифером человека определяет сложение и распад природных сил».
По-моему, универсальная формула. Приложима и к родине Пиросманашвили, и к отечеству Федотова. Их будущее в конечном итоге зависит от того, чья воля, какое из этих двух начал возьмет верх.
- Представляешь, — будто бы спрашивал Кирилл Зданевич по выходе из лагеря, — какая была бы жизнь, если бы в наших вождях была хоть толика Пиросмани?
Такое даже представить невозможно. Увы.
Спросят: «Почему ни слова об искусстве Пиросманашвили? Какая партия? И чей юбилей в конце концов?».
Отвечу словами самого Пиросмани: «Вот что нам нужно, братья! Посередине города, чтобы всем было близко, нам нужно построить большой деревянный дом, где мы могли бы собираться. Купим большой стол, большой самовар, будем пить чай и говорить о живописи и искусстве…».
Чем не партия?
Уж в такой-то юбилей можно помечтать о несбыточном о несбыточном – о единении добрых, бескорыстных, талантливых людей.

Теймураз Мамаладзе

lazare.ru