Усилия одержимых в 70-е годы XX века всесветной алчностью ведущих мировых держав, приводившие к конфликтам в регионах Средиземноморья, были направлены на Восток.

Тогдашней дипломатии Греции не удалось придумать ничего иного, как заслониться, словно форпостом, прелестным островом Кипр во главе с архиепископом Макариосом в его не очень хорошо защищенной обители.

В тогдашнем мире в этом человеке никто не видел героя, но он был героем моей мечты, жертвовавшим собой в неравной борьбе за сохранение свободы своего Отечества.

Извечное стремление России к Босфору и Дарданеллам в те годы резко активизировалось и явилось причиной энергичных действий Советского Союза в отношении Кипра.

На фоне опасностей, подстерегавших Макариоса со стороны многочисленных “доброжелателей”, Россия также пыталась добиться его симпатий любыми средствами.

Помню, как в те годы пресса, телевидение, радио с утра до вечера заставляли нас переживать горячие новости с Кипра.

К тому же в Тбилиси ежемесячно поступал журнал “Бюллетень Кипра” с обзором политических и культурных новостей. Он словно бы подавал отчаянный сигнал “SOS” с обреченного корабля. Нужно было иметь каменное сердце, чтобы не переживать за судьбу маленького острова, его сыновей и дочерей, взрослых и детей, не проникнуться их горестями.

Получив приглашение от президента Кипра, я приступил к подготовке выставки и отобрал с этой целью 87 композиций по чеканке. Эти работы и ранее выставлялись во многих странах мира, но сейчас их ожидала особая миссия – вызвать, как я надеялся, любовь и внимание к рассеянным по острову остаткам грузинского бытия, которые, как я полагал, могли пригодиться бытию греческому… Главным же было то, что устроить эту выставку предложил герой моей мечты – сам президент Кипра.

…В московском аэропорту меня встречал представитель “Дома дружбы”, откуда мы отправились в штаб-квартиру этой организации на улице Горького. Мы вошли в огромный зал, где было много народу. Все, затаив дыхание, внимательно слушали стоявшего на трибуне высокого человека в одеянии священнослужителя. Мне сказали, что лекцию читает Патриарх Всея Руси. Она закончилась через 15 минут. Одна из сотрудниц “Дома дружбы” отвела меня по узкой лестнице за сцену, и я оказался перед Патриархом, который тепло приветствовал меня. Выяснилось, что он хорошо знает, кто я такой: “Я все о тебе знаю, мне все доподлинно известно о твоем бытии, твоем искусстве, твоей принадлежности к грузинской нации и о твоей родине”, сказал Патриарх.

Я поблагодарил его за столь большое внимание. Тогда он произнес еще более почтительно: “Через два часа ты будешь на Кипре – за пределами нашей родины. Ты – гость президента. Когда скажешь ему что-то о своей родине, в двух словах скажи и о моей родине – России”.

Просительный тон удивил меня. Я ответил, как подсказал Господь: “Ваша скромная просьба поразила меня. Должен сказать, что можно было меня об этом и не просить”…

В фойе сопровождавшая меня женщина представила меня матери и дочери атташе по культуре Посольства СССР на Кипре уже известного нам Володи Каблукова. Пожилая дама держала в руках две тяжелые сумки… Сумки мне предстояло передать из рук в руки ее сыну, который должен был встречать меня в Никосии.

Моя спутница также сказала, что деньги на повседневные расходы в Никосии, я получу на месте и пожелала мне счастливого пути.

И вот человек, которому надлежало замолвить словечко не только за Грузию, но и за Россию, с тяжелым багажом, без переводчика, без копейки денег, в надежде на Бога через час сел в самолет и, задумавшись о тысячах возможных неожиданностей, взгрустнул о доме.

Московское небо осталось под крыльями, а вскоре мы уже плыли над облаками. Словно смыв с себя земные пороки и очистившись от них, мы рассекали небесную синеву.

Время побежало быстрее…

Еще минута, и под нами заплескалось Адриатическое море, -прежде известное как вода Аттики, преломляющая горячие солнечные лучи. Точность этого названия я ощутил на себе позднее, когда вошел в его горячие воды…

Еще немного, и самолет опустился на аэродроме Никосии. Нас окружала выгоревшая от солнца долина.

Вскоре салон самолета опустел. Я навьючил на себя груз, который мать культурного атташе настоятельно просила передать сыну, сунул свою сумку-папку под мышку и ступил правой ногой на землю Кипра.

Солнце пекло, выжигая все вокруг. Я ринулся было в тень аэровокзала, но выяснилось, что сначала следовало заполнить документы на английском языке, без чего попасть в спасительную тень было невозможно. Увы, английского языка я не знал.

После долгих мучений меня пожалел какой-то клерк и сам заполнил мои документы.

Теперь нужно было одолеть таможню. Я знал, что багаж будут просвечивать… Так и оказалось. Двухметровый мужик с закатанными рукавами разрезал широким ножом застежку сумки, грубо раскрыл ее и залез двумя руками внутрь, словно желая овладеть ею, как женщиной. Секунда, и он вытащил оттуда что-то и потряс этим в воздухе. Я проследил взглядом за его пятерней и увидел целую гору колбасы.

В Никосии был карантин на ввоз мяса, и предназначенная Володе Каблукову колбаса была принесена ему в жертву.

Теперь пограничник начал копаться в другой сумке, откуда показались банки с грибами. Я не знал, какая участь их ожидала. Пограничник махнул рукой, что-то недовольно проговорил, и с возгласом “айда” указал рукой на дверь. Я вышел в коридор.

Вместо Володи, которому я должен был отдать посылку, на улице меня встретила орущая неразбериха. Я приставил полегчавшие сумки к столбу и, смирившись с судьбой, стал искать спасение в размышлениях о том, как добраться до советского посольства.

Шло время. Палящее солнце, возможно, упокоилось в какой-то другой стране, но здесь все продолжало пылать. Встречающих не было видно. Денег, чтобы поймать такси, у меня тоже не было. Разве что в сумке лежала бутылка грузинского коньяка среднего ранга – все мое богатство.

Я подумал, что заинтересую коньяком какого-нибудь местного таксиста, но объясниться ведь надо. Как? Я не знал ничего, кроме двух слов: “Амбассадор Совиет юнион”. Махнув рукой, я подчинился судьбе, оперся на столб, к которому поставил сумку, и вдруг, о чудо, ко мне подошел невысокий брюнет, опаленный солнцем грек и спросил: “Товарищ, да”… – Я сразу сообразил ответить: “Да, товарищ, да..!”

Потом на ломаном русском он объяснил, что привез в аэропорт какого-то начальника и пообещал отвезти меня вместе с ним. Я говорю ему: “Денег нет, но есть коньяк”. “Нет, нет”, – отвечал грек.

Я не успел спросить, какую сумму этот человек с меня спросит, как он исчез…

Прошло пять часов, пошел шестой. И вдруг: “Товарищ Гурули! Мы вас ждали двадцать минут восьмого, черт возьми”.

К моему стыду, не сохранились имя и фамилия этого представительного русского парня, нет их ни в моей памяти, ни в моем архиве.

Он подошел ко мне. Должен признаться, никогда в жизни я так не радовался. Он обнял меня. Я увидел у него за спиной маленького грека. Оказывается, это был его водитель.

С той минуты я, до этого потерянный, приниженный и оскорбленный, сразу очутился на небесах. Передо мной стоял сотрудник посольства Советского Союза. Оказалось, что раньше он служил в Грузии, соскучился по грузинам и очень мне обрадовался. Посетовав на “совковую” бедность, сказал: “Там тебя ждут 28-го, а эти три дня ты – мой гость”.

Через полчаса мы под ненавязчивое урчание кондиционера уже входили в прохладную комнату. Я принял душ, пришел в себя и не успел оглянуться, как он уже знакомил меня с тремя своими сотрудниками…

Утром я временно простился со своими гостеприимными хозяевами, пригласив их на предстоящую выставку. Теперь меня ожидала встреча с послом Советского Союза.

Мы прибыли в посольство. За столом, углубившись в бумаги, сидел широкоплечий седой мужчина. Я поздоровался. Он оторвался от бумаг, и, вместо ответа, сказал:

- Ну, как там у вас, в Грузии? Наводите порядок?

Меня разозлил грубый тон вопроса. Напомню, что происходило это осенью 1972 года, когда человек моего поколения оказался в кресле первого секретаря ЦК. Я хорошо понял затаенный смысл вопроса и ответил: “Да, в Грузии порядок всегда был, но каждый новый руководитель стулья переставляет поудобнее”…

Я понял, что обидел его своим ответом. Он, как потом оказалось, был другом бывшего секретаря ЦК Василия Мжаванадзе и решил выместить на мне зло за то, что секретарем стал Эдуард Шеварднадзе.

Мы попрощались с послом и мой непосредственный “патрон” Каблуков, которому я к этому времени уже передал остатки его посылки, отвез меня в гостиницу “Константиниди”. Мы быстро оформили документы, после чего мне была предоставлена полная свобода.

Я остался один. Довольно долго записывал свои впечатления, потом вышел в “вестибюль”, где встретил человека, оформлявшего мои документы в аэропорту. Он пожал мне руку и сказал по-грузински: “Здравствуй, брат”… Я удивился: “Кто ты, откуда?” Он ответил: “Я здешний армянин. Вы, наверное, помните, что лет пять назад Армения призвала на историческую родину армян со всего света. Тогда я совершил глупость и отправился в Ереван, но больше года там не выдержал”. Я не переставал удивляться: “И вернулся сюда? Но где ты так хорошо изучил грузинский, да еще без акцента?” “Нет, я не сюда вернулся, а 4 года прожил в Тбилиси”, – последовал ответ. Я не мог сдержать эмоций: “Вот, молодец, вот это человек, дай тебе Бог…”

С того дня я стал частым гостем моего брата – огрузинившегося кипрского армянина.

…Рассказывать о подготовке к вернисажу не буду. Мы с этим справились вместе с моим греческим переводчиком.

И вот наступил день открытия выставки. Зал был действительно великолепен. Плоды моего труда и исканий – 87 выполненных в разное время работ, ставших воплощенной в металле частью моей души, вызывали различные эмоции на этом сияющем радостью вернисаже.

Позабытые, но возрожденные из забвения грузинские церковные песнопения воскрешали негасимым светом прошлое, память о предках, предвещая радость в будущем. Здесь господствовали моя душа и разум, а торжеством этим правил принимавший меня легендарный Макариос, чей портрет стоял на мольберте в центре выставки – в ожидании, когда натура пожелает принять этот дар…

Выставку открыл министр культуры Кипра господин Киприану. На выставке присутствовали все аккредитованные на Кипре послы и консулы, атташе по культуре: Соединенных Штатов Америки, Англии, Германии, Испании, Франции, в том числе представители социалистических стран. Здесь же были работники печати, радио, телевидения.

Зал был переполнен. Мой фломастер работал неистово. Стояла очередь за автографами. Я не был ни актером, ни политическим деятелем, ни футболистом, а между тем стоявшая передо мной очередь скромно испрашивала мою подпись, которую я ставил, разумеется, на грузинском языке.

Супруги-американцы заинтересовались содержанием этих странных для них знаков, но их опередил советский посол. Строгий голос за моей спиной спросил: “Это что за иероглифы?..” Я будто не понял вопроса и продолжал подписывать буклеты своих работ, привезенные из Тбилиси. Затем ответил так, чтобы было слышно только ему: “Этими иероглифами мои предки писали еще тогда, когда некоторые племена в лесу бродили или по болотам топали”…

Впрочем, этот инцидент не пригасил для меня блеска выставки, о которой я, однако, больше говорить не буду. Если есть люди, которым интересно знать, какой она имела резонанс, то могут отыскать газеты и журналы осени 1972 года, и сверкающая белизной Никосия сама ответит на заданный вопрос.

…Утро следующего дня было пасмурным. Я спустился в ресторан гостиницы. Тут появился Володя Каблуков.

- Накануне вечером посольство забрало с выставки портрет Макариоса и передало на проверку кипрской стороне, а назавтра вы приглашены к президенту,- сказал он.

Оказалось, что за две недели до моего приезда Макариосу подложили в машину бомбу. Случайно или по воле Божьей ее обнаружили.

Я был приглашен президентом как художник, а атташе по культуре полагалось быть вместе со мной в качестве сопровождающего. Но выяснилось, что к президенту решил отправиться и сам посол.

…Перед подъездом посольства, сверкая чистотой, стояла машина посла с советским флагом. Вышел и сам посол. Я ждал, что он займет свое место, а он открыл переднюю дверцу и торжественно произнес: “Товарищ Гурули, сегодня ты представляешь Советский Союз на Кипре”. Я счел это шуткой и стал проявлять имеретинскую настойчивость, уступая послу его место. Тогда раздался приказ: “Садись на место, черт возьми”. Я и сел. Затем посол устроился позади меня и, когда машина выехала на ровную дорогу, я почувствовал на своем плече его руку: “Ну, как, товарищ Гурули, чувствуешь ли ты гордость под советским флагом?”

Я ответил: “Я под этим флагом уже пятьдесят лет нахожусь, но ни тяжести, ни чести никак не чувствую”. После этого я его голоса больше не слышал. Мы подъехали к резиденции президента, к его каменным палатам, но… Макариос прислал человека с извинениями перед художником за 15-20 минутное опоздание…

Меня это нисколько не огорчило – простой крестьянский парень, я понял, что не устану, если даже буду ждать президента часами. Я подумал, что это ожидание, возможно, было устроено в пику послу Советского Союза, которого он заставлял ждать перед своей дверью. Наверное, эти 15-20 минут были единственным для президента крохотного острова средством оказать послу большой империи “сопротивление”.

…Президента все не было и не было видно. Наши взгляды оставались прикованы к двери, в которую он должен войти. Было видно, что терпение посла вот-вот лопнет. Но, как говорят греки, все имеет конец…

Прошло, оказывается, ровно двадцать пять минут, когда в комнату вошел президент. Это был высокий, ладно скроенный, представительный, спокойный человек, с рыжинкой в бороде. Он подошел ко мне. Мой друг-грек подал мне мою работу. Я взял у него перевязанный голубой лентой портрет и стал развязывать ленту так, чтобы не показать, как дрожат мои руки. Развязал, свернул бумагу и подошел к президенту.

Я – художник. Думаю, что должен безошибочно улавливать в глазах людей искры приятия или неприятия своего творчества. Я и сейчас вижу его глаза – глаза такого же художника, как и я, глаза добрые, сияющие любовью к жизни. И я понял, что как художник – победил: “Этот портрет я искренне посвятил вам за вашу самоотверженность и героизм во имя родины”, – сказал я. Потом взял буклет, вывел своей рукой иероглифический авторский знак новомодным фломастером и передал президенту: “Преподношу этот небольшой справочник о художнике, который считает вас национальным героем”. Президент взял буклет и с интересом стал рассматривать сделанную мною надпись. Посол получил возможность воспользоваться полученными от меня накануне знаниями: “Это, господин президент, древнейшие грузинские иероглифы”…

Президент только сейчас посмотрел на посла, который вновь удачно воспользовался представившимся случаем. “Господин президент, почти две недели, как мы послали вам ноту, а ответа до сих пор нет”. Президент удивился: “Ничего об этом не знаю, спрошу своего министра иностранных дел и выясню, в чем дело”.

Вскоре президент извинился перед художником: “Аудиенция окончена, а теперь сфотографируемся на память”, – сказал он. Один снимок был сделан в зале, затем президент пригласил нас во двор, под сень деревьев лавра…

Целый год на Кипре стояла страшная засуха. Ни капли не упало с неба, а накануне вечером посвежело. Роса поблескивала на уцелевшей от засухи траве.

Выйти на газон президент отказался, чтобы не промочить росой ноги, и остался стоять на асфальте… И здесь снова проявилось мое крестьянское упорство, к тому же я вспомнил поручение великого духовного отца России – ее Патриарха – сказать несколько слов о его стране. Помимо добрых слов, нужно было сделать и доброе дело.

“Господин президент, вся ваша паства целый год взывает к Господу о дожде. И разве я, невежественный крестьянин, побоюсь промочить ноги?” Я ступил на влажную траву и, промочив ноги, колом стал на поле. Посол и его “команда”, соблюдая порядок, двинулись ко мне и стали рядом. Президент не обиделся, напротив, он увидел в этом поступке нечто иное, и тоже подошел ко мне.

Нас еще несколько раз сфотографировали. Официоз завершился. Мы направились к выходу. На прощанье духовный и политический лидер Кипра, выразив знак особой благодарности, сам приоткрыл передо мной переднюю дверцу машины, благословил и пригласил сесть. Я махнул президенту рукой, машина тронулась, и вскоре сторожевая будка осталась где-то позади.

Р.S.

Вспомнился один эпизод.

Машина, оставив кедровое мелколесье, стала брать подъем. Вокруг взметнулась поднятая с белой земли пыль, пот лился градом, а воды нигде не было.

Сопровождавший меня молодой грек, окончивший факультет журналистики университета имени Патриса Лумумбы в Москве, знавший немало хорошего о Грузии, засмущался так, словно отсутствие воды – это его вина. Потом, справившись с чувством неловкости, он похвастался, что скоро будет родник.

Водитель затормозил, столб пыли стоял и впереди нас… Когда он осел, молодой человек отправился искать родник. Я вызвался помочь. Поиски оказались тщетны, и мой гостеприимный хозяин, махнув рукой, пригласил меня обратно в машину. Вдруг на дороге показался вышагивающий, точно имеретинец, не очень старый мужчина с шапкой на голове и палкой за спиной, продетой между согнутыми локтями… Услышав шум машины и увидев, что водитель остановил ее, он, не принося извинений, открыл дверцу и сел на заднее сиденье. Они разговорились по-гречески, и я был счастлив, что греческий интеллигент и малообразованный греческий крестьянин так внимательны друг к другу…

Крестьянин положил свой узелок на колени, достал из него и дал мне и моему другу по одному яблоку и помидору. В машине все ожило. Он попросил нас угоститься, и я впервые вкусил желанного яблока от земли кипрской. До смертного часа не забуду его вкус: сладость, аромат и свежесть. На дороге, вернее, на краю дороги я увидел низенькое запыленное и грязное, неизвестное мне дерево с листьями, напоминавшими листья дуба, с плодами, похожими на желуди. Я спросил своего проводника, как оно называется. Он взглянул на меня удивленно: “Разве у вас не растет дуб?” Я тоже удивился в ответ: “Дуб? Этот карлик, испустивший дух, есть угасший дуб?” “Да, дуб”.

Р.Р.S.

О, Господи, я так увлекся любовью к Тебе, что она оттеснила то, ради чего всплыло в моей памяти это воспоминание.

Дело в том, что перед отъездом на этот остров, являвшийся замком и ключем к Средиземному морю и Ближнему Востоку, я занялся историческими изысканиями, указывавшими на соприкосновение моих предков с этой землей. В процессе этих поисков я обнаружил сведения о покрывале главной иконы монастыря на горе Кико.

Я намеревался разузнать, вернее, проверить, находится ли все еще там эта реликвия – пожертвованное Ираклием II этой церкви шитое золотом грузинское покрывало, накинутое на икону Богородицы Марии и Отрока. К тому же следовало распросить, с чем был связан этот дар.

Распорядком моего пребывания на Кипре предусматривался и осмотр острова. Я особо подчеркнул свое стремление побывать в действующей и поныне духовной академии на горе Кико, тем более, что эту академию окончил сам президент этой страны.

Был воскресный день. Людей, кроме нас, в церкви почти не было. Сопровождал нас маленький мальчик. Я пожелал пройти прямо к Святыне. Он подвел меня к серебряной иконе винно-молочно-сиреневого тонов. Какое-то необъяснимое чутье подвело меня прямо к великому наследию.

Я попросил переводчика послать мальчика к настоятелю и передал через него свой буклет как визитную карточку. Через некоторое время раздалось шарканье церковных шлепанцев.

Явился величественный священнослужитель – глава здешней православной церкви. Мы поговорили, и я наконец задал свой вопрос. “Честь имею спросить о присланном сюда в дар моими предками шитом золотом покрывале главной иконы”. В ответ последовали слова:

“Нам всегда что-то подносили, но мы не вешали дары на главную икону, может, оно где-то в подвале…”, – последовал ответ:

Подумалось: “И впрямь, чего я упорствую, что нужно грузинскому покрывалу на главном сокровище греческой церкви?!” Видимо, желая лучше обосновать свою версию о том, что ничему грузинскому тут не место, настоятель полностью открыл занавеску. И я обомлел от увиденного…

Желанное покрывало было навешено на главную икону монастыря Кико, церкви Кико, то есть церкви единого Бога!

Священнослужитель полностью откинул покрывало, потом благоговейно приблизился к иконе и обратился ко мне: “Знаете, какая в ней тайна?!” Я был полон внимания. Он открыл возле левого соска Богородицы Марии потайную серебряную створку и предложил мне заглянуть вовнутрь. Под этим чеканным серебряным покровом я получил подтверждение того, во что верил – это был самый что ни на есть грузинский колорит – образец молочного и винного цветов грузинской фрески.

“Вы знаете, кто подарил нам эту икону? Великий Алексий Комнен, так что здесь ни при чем ваше покрывало”.

Священник не знал ни того, кто был отцом Алексия Комнена, ни тем более того, кем была его мать, не знал, что отец Алексия был зятем грузинской царской семьи и Алексий привез материнскую икону на гору Кико.

Я полностью “согласился” с рассказанным священником вариантом объяснения чуда, поблагодарил его, попрощался с ним, вытащил из карманов всю мелочь и зажег по возможности самую большую свечу перед иконой.

Священник, глядя на меня, вероятно, удивлялся – что свело с ума этого глуповатого гостя? Почему он так истово молится перед этой иконой?..

Я был на божьей горе на Кипре. На Кико – горе единого Бога, видел птиц Кико в кедровом лесу, но другого такого подтверждения того, как переплетены судьбы грузино-греческой любви, я не встречал нигде.

Лазарь Котаниди – Газета “Диаспора” №3-4 от 2002 г.